Западноевропейские представления о России долгое время питались легендами и древними, еще античными представлениями о географии Ойкумены. Сведения Клавдия Птолемея о европейской и азиатской Сарматиях, сказания о дальнем крае Гипербореев, о сражениях аримаспов и грифов среди Рифейских гор повлияли не только на средневековый, но и на ренессансный образ России. На «Карте Сарматии», составленной по Птолемею и изданной в середине XV века, изгиб Рифейских гор, которые отождествляли с Уралом, на юге достигает Борисфена (Днепра), а на северо-востоке смыкается с горами Гиперборейскими. От его отрогов берет свое начало Танаис (Дон), рядом расположен «Алтарь Александра», отмечающий легендарное присутствие македонского завоевателя в этой части вселенной. Севернее Рифейской горной цепи нет ни городов, ни озер — только названия племен, которые разместились на узкой полосе земли, омываемой Сарматским океаном.

На «Всемирной карте» Мартина Вальдзеемюллера (1507) волжские степи изображены подробнее, чем таинственные края Гипербореев, причем между Рифеем и Ра (Волгой) обозначены «Столпы Александра» и племя амазонок. В исправленном издании 1516 года показаны Московия, а также «Булгария», «Касани» (Казанское) и «Кремани» (Крымское) ханства¹. И все же географическая фантазия располагает Москву на Танаисе, а «Каргополис» на Полярном океане (Oceanus septentrionalis — «семизвездный» океан, название которого связано с созвездиями Медведиц и их полярным местоположением).

В условиях почти полного отсутствия реальных впечатлений о Руси картографы опирались на классические античные ассоциации. Существовал даже жанр «исторических» карт, иллюстрирующих не местность, а мифы и предания о ней. На карте Черного моря из атласа Абрахама Ортелия, напечатанной во Фландрии в 1590 году и озаглавленной «Понт Эвксинский. По волнам которого первыми проплыли гребцы Ясона», на крымских берегах видны названия греческих полисов — Пантикапея, Мегары, а прямо на темно-синей морской глади надписано «Место Херсонеса Таврического, точно не известное». Для русских поселений и Крымского ханства в этой мифологической картографии места нет.

О традиции средневекового путешествия, подробного описания чудес мироздания напоминает представленная на выставке красивая карта из атласа Виллема Блау «Тартария, или Империя Великого Хама» (1635). Фигура навьюченного верблюда, в которую вписан картуш, напоминает и о путешествиях, и о восточной экзотике. Сведения, которые можно получить, разглядывая этот большой лист, предназначены скорее не путешественникам, а любознательным домоседам. Равнины, города с миниатюрными башенками, извивы рек, гребни гор создают уютный, несмотря на свою огромность и загадочность, мир, хорошо подходящий для досужего рассматривания.

На карте отражены новые события, меняющие политическую географию. В нижнем течении Волги сделана надпись: «Астракан (Астраханское ханство), называется по богатейшему городу Астракан, в лето 1554 Иоанном Васильевичем завоевана и к русским владениям присоединена». Однако основа карты остается легендарной. Обь течет из «Озера Китай», прямо под которым расположен Ташкент, а самая удаленная часть материка, крайний северо-восток, стала проекцией наиболее красочных и мистических образов средневекового сознания. Там указаны «Унг, который у нас называют Гогом» и «Монгул, который у нас называют Магогом» — страшные кочевые народы, которые станут орудием Божьего гнева в дни Апокалипсиса. На северной оконечности Азии расположена и другая легендарная область, подпись к которой прямо указывает на источник сведений — «Книгу о разнообразии мира» Марко Поло: «царство Тендук, где правили христиане во времена Марко Поло, венецианца, в лето 1290».

На север от Китая показана «Пустыня Лоп», в которой резвятся крошечные черти и драконы. Надпись поясняет: «В пустынях Лоп и Белгиан прельщают людей волшебные обманы и изрыгания дьявольские». Это отголосок рассказа Марко Поло о страшной пустыне Лоб (скорее всего, Гоби), в которой ночью отставший человек слышит «говор духов, и почудится ему, что товарищи зовут его по имени, и зачастую заводят духи его туда, откуда ему не выбраться, и так там он погибает»².

В середине XVI столетия начинается эпоха частых путешествий иноземцев в Россию, и издание западных карт, основанных на русских материалах. В июне-июле 1525 года, во время посольства Василия III в Рим, состоялась встреча историка Паоло Джовио с русским дипломатом Дмитрием Герасимовым. Результаты их бесед помогли Джовио составить несравненно более точную, чем ранее, карту страны³. На ней правильно показано течение крупнейших рек, озера, расположение Кавказских гор, приведены линии азимутов. Равномерное заполнение плоскости  карты, отсутствие на ней непреодолимых гор и баснословных достопримечательностей резко отличают ее от прежних, принадлежащих к птолемеевской традиции. Однако правая половина карты почти пуста — здесь видны безымянные, слегка холмистые местности, наверху изображены шатры кочевников и «Великий Восточный Татарин» в королевской тиаре и с жезлом, гордо взирающий на запад, в сторону «Великого князя Московитского». Северная граница материка обозначена неровным срезом — именно Джовио впервые в Европе предположил существование Северного Ледовитого океана, — однако без попытки наметить какие-либо подробности.

Сигизмунд Герберштейн, дипломат Священной Римской империи, побывавший на Руси дважды, в 1517 и 1526 годах, сопроводил свои «Записки о Московитских делах» подробными картами, которые стали настольными для европейских купцов и мореплавателей. Герберштейн посвящает большую часть своих записок хорологии (землеописанию) Руси, рассказывая о городах, нравах и торговле в различных землях, от Крыма до Норвегии. Его чувство местности основывается на осязаемых величинах: количестве миль, поворотов, переправ. «Выехав из Вены, мы направились прямо в Краков, а оттуда проехали почти сто немецких миль к северу, затем повернули на восток и таким образом в конце достигли Москвы, расположенной если не в Азии, то в крайних пределах Европы». Внимательный взгляд дипломата отмечает не только бытовые, но и исторические черты. «По пням больших деревьев, видным и поныне, ясно, что вся страна еще не так давно была очень лесистой», — записывает Герберштейн⁴. Карты Московии, сделанные по его описаниям, изображают в центральной части страны невысокие кудрявые леса, которые на севере разрастаются в непроходимые густые чащи.

Попутно Герберштейн развенчивает многие географические мифы. «Знаменитейшая река Танаис, отделяющая Европу от Азии, начинается приблизительно в восьми милях к югу от Тулы... но не в Рифейских горах, как писали некоторые, а в громадном Иванове озере... и начинается в лесу, который одни называют Оконицким лесом, а другие Епифановым»⁵. Скептически относится путешественник и к памятникам античных завоеваний в причерноморских степях. «Что же касается жертвенников Александра и Цезаря, о существовании которых в этих местах упоминают очень многие писатели, то я не мог узнать ничего наверняка ни про них, ни про развалины как от туземцев, так и от прочих, кто весьма часто бывал в этих местах». Волга, сообщает он, впадает семьюдесятью руслами в Каспийское море, «а не в Понт, как кое-кто пишет».

Для Герберштейна характерна скрупулезность в употреблении топонимов, желание их уточнить и обосновать. «Волгу татары называют Эдель, Птолемей называет ее Ра»; реку, которую местные жители зовут Днепром, мы «и поныне именуем Борисфеном». Подробно описывая пути по северным рекам, автор устанавливает новый рубеж между «знаемой» Московией и все еще таинственными восточными областями. Это гора Земной Пояс (Poyas Semnoi), или Каменный пояс (Camenipoias) — Урал, со склонов которого стекают великие реки.

В описании Герберштейна, старающегося заменить баснословие фактами, возникают и новые легенды. Так, ему рассказали о семени, из которого в прикаспийских степях вырастает «нечто, весьма похожее на ягненка», с корнем у пупка и нежнейшей шкуркой; этот «баранец» (Boranetz) пасется до тех пор, пока не съест всю траву вокруг себя, а затем засыхает. Странное соединение известий об арбузе и каракульче породило в Западной Европе целую литературу о «скифском растительном агнце», существовавшую вплоть до XVIII века⁶.

Иностранные путешественники XVI—XVII столетий дают противоречивый образ русского пейзажа. По одним описаниям, «земля России вся плоская», а на север простирается «большая пустынная равнина и море-океан», по другим — покрыта «страшным на вид» Герцинским лесом (который, вообще говоря, относится к итальянским представлениям о немецком Гарце); здесь «от морозов земля расседается». Местность «повсюду зеленеющая и весьма богатая воском, медом и скотом» и, однако же, «весьма необработана вследствие северных ветров, постоянных холодов и сильного недостатка в земледельцах»⁷. Колеблются и картографы, изображая на картах Московию и Тартарию. Чертежи из «Всемирной космографии» Себастьяна Мюнстера и карты из «Записок» Герберштейна буквально заросли густыми высокими лесами.

В 1590-е годы правительство Бориса Годунова осуществило огромный картографический проект — «Большой чертеж», в который входило множество планов российских городов и земель. Видимо, с ним связана известная карта, изданная в 1613 году Гесселем Герритсом, главным картографом Ост-Индской компании. Она имеет титул «Карта России по оригиналу, который начертить озаботился Федор, сын царя Бориса». Помещенный в левом верхнем углу план столицы также назван «Москва по оригиналу Федора Борисовича». 

Карта, связанная с именем царевича Федора, вышла в свет уже после трагического конца годуновского царствования. На окончательном варианте карты Герритса подробно изображено Ладожское озеро, указаны области проживания кавказских народов, начинает вытягиваться к северу изображение Новой Земли. Особенно подробно показана Северная Двина и ее притоки, один из главных торговых путей европейской торговли с Россией (Герритс отмечает это как свое важное дополнение к чертежу Федора Годунова). Еще меньше на карте становится лесов, отсутствуют фигурки и пространные пояснения, вместо «дивых людей» за Обью указаны местонахождения реальных сибирских народностей. Зато разрастаются картуши, оформленные арматурой, государственным гербом и фигурами московитов. Изображения уходят с поля карты на ее края, укрупняются и дополняют образ страны. Слева дан план Москвы, справа вид недавно заложенной Архангелогородской крепости.

«Чертеж земли Московской» попал в Голландию благодаря усилиям торговца и путешественника Исаака Массы, который пользовался доверием царевича Федора. Позднее он составил многочастную карту Московии. На ее листах страна предстает идиллическим краем равнин, извилистых рек и редких городов: даже Уральские горы здесь не обозначены. По полю карты разбросаны крошечные фигурки — бурые и белые медведи, олени, верблюды, сценка охоты. Картуш «Западной части» России украшен лосиными головами, «Северной и восточной частей» — колосьями и связками шкурок; шкурки держат в руках одетые в разноцветные шубы московиты на карте «Южной части» страны. Географическая романтика уходит, и на северных просторах уже нет диковинных народов.

Картография России XVII века, и отечественная и европейская, проявляла огромный интерес к восточной части страны, разведка и освоение которой непрерывно продолжались. Эта тема была ярко представлена в собрании А.Кусакина. На «Карте Тартарии» из атласа Виллема Блау Азия к востоку образует закругленный выступ, где Гог и Магог соседствуют с «Катаем», а под ними изображена Великая Китайская стена. Карта «Тартария, или Великая империя Хама, согласно достоверным авторам составленная Николаасом Витсеном» (после 1705 г.) изображает западный берег Новой Земли, оставляя его восточную часть незавершенной, а от дальнего сибирского берега в океан протягивается «ледяной выступ» мыса Ис. Сама точка зрения здесь далека от европоцентричной: середину карты занимает Байкал.

В книге Марко Поло сообщается, что «Великая Росия» граничит со страной Тьмы, где никогда не бывает солнца, а жители «живут как звери, никому не подвластны»⁸. Картографы XVII столетия упорно разгоняют эту «полярную тьму». «Новое и точное изображение арктического полюса и окружных земель» Йоханнеса Янссона снабжено сеткой перекрещивающихся компасных линий и кругами с четырьмя «компасными розами». Хотя не все контуры берегов указаны полно и достоверно, карта создает образ «верхушки мира», соединяющей страны и постепенно открывающей свои тайны. На ее поле нет зверей или жанровых сценок — они вынесены в картуш. Там изображены северяне с луками и стрелами и глядящий на зрителя медведь, который положил лапы на рамку. Очень красиво оформлен верхний картуш с титулом: на нем изображены облака, обитающие в них ветры, которые свирепо дуют во все стороны, рядом могучий дикарь, рвущий зубами сырое мясо, и богато одетый старик, греющий руки над жаровней. Видимо, для большего впечатления под этой сценой прибавлена надпись: «Здесь обитает вечная стужа, бледная, дрожащая, и скудный ГОЛОД». Это слова из «Метаморфоз» Овидия (8, 790-791), описывающие «льдистую Скифию»: «Холод коснеющий там обитает и Немощь и Ужас, // Тощий там Голод живет»⁹.

Многие карты Заполярья примечательны благодаря своим красочным картушам, изображающим богатства края. На одной из голландских карт Новой Земли масштабная линейка оформлена фигурами московитов, вымеряющих расстояния циркулями, и двух неуклюжих лосей. Это несомненная экзотика, о которой иноземный автор с удивлением писал: «В этих лесах водятся также животные, похожие на оленей, но с особенною мордой и длинными ногами с несгибающейся щеткой: их называют лосями»¹⁰. На другой карте Новой Земли (показывающей остров гораздо полнее) картуш украшен изображением охотника, медведей и песцов.

В 1630-е годы немецкий путешественник и ученый-энциклопедист Адам Олеарий совершил путешествие по Волге, которую считал «одной из величайших, длиннейших и замечательнейших рек в свете», промеряя ее очертания, ширину и даже глубину с помощью русских и голландских лоцманов. В его «Описании путешествия в Московию» был помещен длинный горизонтальный чертеж реки, украшенный картушем, гирляндой и бытовыми сценами¹¹. Однако замечательная картографическая работа голштинского  ученого требовала и отдельного издания. Так появилась карта «Новое и точное изображение реки Волги, прежде называвшейся Ра». В издании Виллема Янсзона Блау, вышедшем около 1662 года, течение Волги от Нижнего Новгорода до Астрахани разделено на две части, размещенные вертикально. От этого карта приобретает больший динамизм: впечатление спокойного плавания, совмещенного с разглядыванием береговых пейзажей, заменено на быстрое продвижение речного потока вниз, к Каспийскому морю.

Петровская эпоха создала в картографии феномен «русской Россики». Многие политически важные и эффектные карты создавались не только в мастерских голландцев Адриана Схонебека и Питера Пикарта, но и в Западной Европе, нередко по российскому заказу. «Ингерманландии, иначе Ингрии, новейшая карта» издана наследниками нюрнбергского картографа Иоганна Баптиста Хоманна в 1734 году по материалам Ивана Кириллова. Она имела латинские надписи и предназначалась для европейского рынка, однако ее пропагандистское назначение очевидно. В правом нижнем углу помещена полная бурного движения барочная аллегория: колесницы Нептуна и Амфитриты, трубящие морские божества, российский герб, ряды весел и пик. Левый картуш помещен на полуобтесанной скале, возле которой пасется лось — напоминание о суровости местности и о начатом ее преобразовании. План Петербурга на карте изображен подробно и имеет деление на районы, а рядом путти разворачивают панораму города с кораблями и Петропавловской крепостью.

Маттеус Зойтер, аугсбургский картограф, много работавший для России, в 1730-х — 40-х годах издал серию изображений Ижорского края, показывающих течение Невы и стратегически важный Ладожский канал — основной хлебный путь из Поволжья в Петербург. Его карты, имеющие и русские, и латинские надписи, можно назвать топографическими: в них жестковато и точно указаны линии рек и берегов, особенности рельефа, густыми зелеными пятнами отмечены лесные участки. Карты создают впечатление обжитого, хорошо управляемого края, полного сел с красными черепичными крышами, пашен, перелесков и равнин.

Мотив просвещенного правления и изобилия особенно сильно чувствуется в картах России екатерининской эпохи. В 1792 году Александр Вильбрехт, математик и картограф, работавший в петербургском Горном  училище, выпустил «Российской Атлас из сорока четырех карт состоящий и на сорок и два наместничества империю разделяющий». Его программа выражена в аллегории титульного листа: муза при помощи зеркала направляет вниз сияние, исходящее от вензеля императрицы, а два континента, Европа и Азия, соединены концами вонзенного в земной шар циркуля. Аккуратные и простые по графике карты наместничеств украшены сложными картушами со сценами, говорящими не только о богатствах, но и об истории края.

На карте Тамбовского наместничества, не отличающегося значительными историческими событиями, изображены женщина с серпом, девушки с кувшинами, горшками и кадками, а также мужчина, стригущий длиннохвостую овцу. Архангельский край представлен панорамой его столицы, фигурой Меркурия и китовой охотой; на картуше калужского листа бог торговли летит по воздуху, перекинув штуку материи через плечо. На карте Владимирской губернии изображен Сатурн с косой, сидящий на руинах, — аллегория былой славы древнего княжества. Картуш в черниговском листе украшен фигурой женщины в венце с лежащими рядом короной и скипетром; путти держат раскрытую книгу, сзади изображена пирамида, символ древности, а вдали виден степной курган.

На рубеже XVIII и XIX столетий картография испытывает сильное влияние классицизма: граверы и раскрасчики все больше места отводят белому фону, извивы берегов и границ, напоминающие о линиях рококо, становятся лаконичными, даже скупыми. Картуши похожи на предметы прикладного искусства новой эпохи — простые рамки, минимум украшений, почти полное отсутствие аллегорических фигур. Эта манера стала основой картографии последующих эпох. «Лучшие из античных писателей были географами, — заметил Мандельштам в связи с “Путешествием” П.С.Палласа. — Кто не дерзал путешествовать — тот не смел и писать»¹². Новая карта стремится не рассказать о стране и мире, не поразить чудесами и богатствами, а дать инструкцию по познанию местности, начертить ее верную проекцию.

В эпоху Просвещения было модно носить с собой выпуклое сферическое зеркало, часто окрашенное, в котором пейзаж приобретал законченность и центричность. К XIX столетию манера изображения местности, позволяющая ощутить центр и периферию авторского интереса, начинает казаться искаженной. Волшебное зеркальце средневековой карты превращается в прямое зеркало строгих очертаний, отражающее мир с «атмосферической зоркостью».

                                 материал взят из статьи  Бориса Соколова  «Зеркало России»